ИВАНОВ Георгий Владимирович (1894-1958)
ИВАНОВ Георгий Владимирович (1894-1958)
ИВАНОВ Георгий Владимирович (1894-1958), русский поэт. В 1910-е гг. был близок к акмеизму. В ранних стихах (сборники "Отплытие на о. Цитеру", 1912; "Сады", 1921; "Лампада", 1922) - мотивы усталости, разочарования и др., безупречное следование современным поэтическим образцам. В 1922 эмигрировал. Зрелая поэзия Иванова (сборники "Розы", 1931; "Отплытие на остров Цитеру", 1937; "1943-1958. Стихи", 1958) отмечена трагическим мироощущением человека 20 в., обостренным личным опытом изгнанничества. Беллетризованные мемуарные очерки "Петербургские зимы" (1928). * * * ИВАНОВ Георгий Владимирович [29 октября (10 ноября) 1894, Студенки Ковенской губернии — 26 августа 1958, Йер-ле-Пальмье, Франция], русский поэт, прозаик, эссеист. Предки Иванова по отцовской и материнской линии — военные и сам он сначала воспитывался в Ярославском кадетском корпусе (с августа 1905), а затем (с января 1907) во 2-м кадетском корпусе Петербурга. Но не закончил его, уйдя из последнего класса в октябре 1911 "на попечение родителей". В это время Иванов уже всецело посвятил себя поэзии. Был знаком с М. Кузминым ,А. А Блоком ,С. М. Городецким ,И. Северянином . Блок на всю литературную жизнь Иванова остался его поэтическим "сверх-я", хотя школу он прошел акмеистическую, и его мэтром в молодые годы стал Н. С. Гумилев. Ранний дебют. Печататься Иванов начал рано, в 1910—11 в студенческих журналах, поддержанный в этом своем начинании поэтом из императорского дома К. Р. (Константином Романовым). Первая книга Иванова "Отплытье на о. Цитеру" "...целиком написана за школьной партой "роты его Величества", то есть в 6-7 классах корпуса. Вышла осенью 1911 тиражом 200 экземпляров. "...Через месяц после посылки этой книжки в "Аполлон" — получил звание члена Цеха поэтов, заочно мне присужденное..." (из письма В. Маркову от 7 мая 1957). Второй сборник Иванова "Горница" вышел в акмеистическом "Гиперборее" (Санкт-Петербург, 1914). Он пронизан неясной тревогой молодого человека, попавшего на "пир богов", но не уяснившего вполне, каким образом и, главное, зачем. Третий сборник Иванова "Памятник славы" (Петроград, 1915) был напечатан в издательстве суворинского журнала "Лукоморье", в котором во время войны поэт вкусил "славки" и гонораров. Пройдя суровую школу версификаторства в первом Цехе поэтов (в него во главе с Гумилевым и Городецким входили 24-26 поэтов, в том числе все акмеисты). Иванов принялся в 1914-1915 за сочинения "в русском стиле". Как расхожую монету его пустили в оборот с начала Первой мировой войны. Никакого особенного прока ни русская культура в целом, ни сам Иванов от него не дождались. В 1916 появился сборник Иванова "Вереск", на титуле которого значилось: "Вторая книга стихов". Вкус диктует автору две из трех вышедших книг ("Горница" и "Памятник славы") считать "не имевшими места". На "Вереск" В. Ф. Ходасевич написал провидческую рецензию, завершающуюся словами: "... поэтом он станет вряд ли. Разве только если случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья. Собственно только этого и надо ему пожелать". "Добрая встряска" вскоре последовала — не для одного Иванова, для всей русской культуры, к 1922 практически развеянной, когда непогребенной. Отстраненность поэта. Революция сначала привела Иванова к решительному отстранению от действительности ради поэзии, что некоторое время после большевистского переворота помогало сохранять эстетическую корректность. В этом отношении первый вышедший в советское время сборник Иванова "Сады" (Петроград, 1921) — изящная книжечка, оформленная М. В. Добужинским — своего рода шедевр лирического герметизма, рекордная для русской поэзии демонстрация отключенности от презренной реальности. Блок написал о поэзии Иванова, что, слушая такие стихи, "...можно вдруг заплакать — не о стихах, не об авторе их, а о нашем бессилии, о том, что есть такие страшные стихи ни о чем, не обделенные ничем — ни талантом, ни умом, ни вкусом, и вместе с тем — как будто нет этих стихов, они обделены всем...". В этой проникновенной реплике не предвидено одно: и "обделенность" может стать формой существования, и даже больше того — "обделенность всем" есть одно из экзистенциальных русских переживаний. Как доказал опыт позднего Иванова, из "обделенности" извлекается пронзительная лирическая нота, "новый трепет". Осознание себя "только поэтом" — горькое осознание, и как раз в этом качестве Иванов прямо наследует Блоку ("Был он только литератор модный..."). Когда становится ясно, что ничего, кроме писания стихов, в жизни нет, что высокая беспомощность составляет все ее содержание, у Иванова наступает момент просветленного отчаяния, происходит вочеловечивание его лирического "я". С изданием в Париже сборника "Розы" (1931) он превращается в "королевича" русских поэтов — по отзывам эмигрантских ценителей. "Счастливое" бегство. После смерти Блока и гибели Гумилева всякая литературная деятельность в Петрограде потеряла для Иванова смысл. Он ищет пути на Запад. Отдав последний долг "серебряному веку" изданием "Посмертных стихов" Гумилева (Пг.,1922), поэт получает "командировку" в Берлин "для составления репертуара государственных театров" (параллельно через Латвию уезжает в Европу его вторая жена поэтесса И. В. Одоевцева). С 1923 и до конца дней Иванов живет с ней во Франции. Счастливое бегство оборачивается, однако, горестной темой его лирики: Что-то сбудется, что-то не сбудется. Перемелется все, позабудется... Но останется эта вот, рыжая, У заборной калитки трава. Если плещется где-то Нева. Если к ней долетают слова — Это вам говорю из Парижа я То, что сам понимаю едва (1949). Любил ли он что-нибудь? Об этом затруднительно говорить, читая его ранние стихи, тронутые не любовным чувством, но преизбытком любований и легких пристрастий. Поэт блуждал среди "эстетических объектов", заметно пренебрегая "живой жизнью". Отвыкание от "живой жизни", незамечание ее — залог обжигающе резких — и поздних — откровений о мимолетных прелестях бытия. Этот романтически горький опыт неизмеримо укрупняет в зрелых стихах Иванов роль любого задержавшего взгляд на пустяках: ветки, муравья, брошенной на тротуар розы... Хороша в мире не стабильность, а как раз эфемерность, ускользающее мгновение: "А что такое вдохновенье? Так... Неожиданно, слегка Сияющее дуновенье Божественного ветерка". Основные примеры собственно любовной лирики Иванова относятся не к юношеским, а к зрелым годам эмиграции, являя собой изумительные образцы элегической тонкости жанра, "косвенности" в выражении чувства к женщине и, что еще более замечательно, — к жене, Ирине Одоевцевой. Встреча с ней едва ли не единственное потрясение в жизни Иванова, оказавшееся светлым. По справедливому мнению Г. В. Адамовича, эмигрантская литература сделала свое дело, оставшись литературой христианской. Тем более важна здесь оговорка, касающаяся Иванова: его христианская тема — это не тема грядущего спасения, но тема грядущей весьма близкой гибели. Не тема рая, но — ада. И сама литература стала для него местом, где, "говоря о рае, дышат адом". "Стихи —... Из ничего". В "Распаде атома" (1938), книге, любимой самим Ивановым, его "поэмой в прозе", автор пишет о неизбежной границе, которой 20 век отделил современное искусство от традиции прошедших веков: художник теперь не вправе утешать зрителя вымышленной красотой и заставлять его проливать слезы над вымышленными судьбами. "Парижская нота", объявленная во Франции Адамовичем новой мерой русских стихов и извлекавшаяся из ивановской лирики par excellence предполагала возврат к первоосновам бытия. После всяческих изысков "серебряного века" жизнь в лирике Иванова эмигрантского периода предстает обескураживающе понятной. Под леденящим светом звезд, среди развала мировой жизни чувство гармонии диктует поэту необходимость дезавуировать и саму поэзию, показать ее нищету. Напоминая о боли и скрывая ее, лирика Иванова как бы оправдывает нашу грешную жизнь и грешную плоть. Именно грешную, а не просто жизнь и не просто плоть. Оправдывает не из гордыни и не по слабости, но ради того, чтобы дать почувствовать: всякой личности предначертано хоть когда-нибудь, хоть на мгновение ощутить скрытую от глаз и слуха, всегда лишь брезжущую гармонию: "В награду за мои грехи, Позор и торжество, Вдруг появляются стихи — Вот так.. Из ничего". Из этого "ничего" Иванов создал в лирике "все". 23 ноября 1963 перезахоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. А. Арьев.
|
